На каникулах я очень часто
читал «Воронежские тетради» О.Мандельштама. Это стихи, написанные поэтом в
ссылке в Воронеже. Он создавал их в состоянии крайней обреченности,
затравленности, страха. Страха за свою жизнь. Боязни, что не успеет сказать
всё, что должен.
В этот период ему необходимо было на что-то морально опереться. Одной из таких опор стала природа, «сырая земля», в которой можно укрыться от всего и вся:
…И
не ограблен я, и не надломлен,
Но
только что всего переогромлен...
Как
Слово о Полку, струна моя туга,
И
в голосе моем после удушья
Звучит
земля — последнее оружье —
Сухая
влажность черноземных га!
…Уж
лучше б вынес я песка слоистый нрав
На
берегах зубчатой Камы:
Я
б удержал ее застенчивый рукав,
Ее
круги, края и ямы.
Я
б с ней сработался — на век, на миг один —
Стремнин
осадистых завистник,—
Я
б слушал под корой текучих древесин
Ход
кольцеванья волокнистый.
У
О.Мандельштама нет «традиционной» пейзажной лирики, с описаниями и
восторженными славословиями в адрес природы, его подход принципиально иной.
И.Бродский замечал, что в воронежских стихах Мандельштама «видны поры почвы,
минеральный состав воздуха». Природа в
ней воспринимается им не как нечто абстрактно-красивое, она воспринимается как
живой организм, причем, как правило, не уподобленный животному или человеку,
(как, например, у С.Есенина), а отдельный, в полном соответствии с
биологическим разделением на царства.
И
вот, когда дочитываешь эти стихи,
поднимаешь глаза и видишь в нескольких метрах от себя зеленые растения, то
воспринимаются они уже совершенно иначе. Возникает странное желание сорвать
листок и помять его в руке, ощутить его органический состав, насколько это
возможно.
Разумеется, это временный эффект. Возможно, это моя индивидуальная, весьма странная реакция, причина которой – в длительном созерцании природы и частом, внимательном прочитывании весьма запутанных «тетрадей».
Так или иначе, я попробовал оформить и описать сугубо интуитивные чувства и мысли – хотя бы ради того, чтобы понять, имеют ли они под собой какую-либо рациональную основу. Надеюсь, что прочитавшие эту заметку помогут мне в ответе на поставленный вопрос.
Максим Козлов
Наверное, это ваш поэт, раз снова и снова вы возвращаетесь к его творчеству. Новых вам открытий и находок
ОтветитьУдалитьМаксим, спасибо, что сквозь трудные будни Вы возвращаете нас к поэзии и философии бытия!
ОтветитьУдалитьУподоблений есенинских у Мандельштама не встретишь, согласна. Но вот вспомнились слова Корнея Чуковского о молодом Мандельштаме, который внешним обликом напоминал щегла и был «щегловит», как я понимаю, щеголеват. И Анна Ахматова видела в нём «задорного щегла». И именно в Воронеже, когда самим поэтом «щегловитость» была уже утрачена, рождаются строки о птице, с которой его соотносили современники. Почему? Может быть, это связано с принятой в средние века аллегорией, по которой щегол был символом крестных мук Иисуса Христа?
«Воронежские тетради» Мандельштама – это, как видится мне, миг, ров, отделяющий человека от небытия. И восприятие жизни, конечно, становится трагически-обострённым. В такие минуты человек ощущает свою органическую связь с природой, у Мандельштама – с «землёй». Ведь скоро, очень скоро предстоит стать её частью, той органикой, о которой, если я правильно поняла, Вы пишете. Может, поэтому так важно ощутить «клейкость» липких почек, поднести к губам «клейкую клятву листов».
Мне кажется естественным наше стремление не только глазом, душою, но и всеми органами чувств впитывать в себя природную жизнь, чтобы ощущать себя человеком природным вопреки всем сложностям другой стороны нашей жизни – «мыслительной», анализирующей, препарирующей всё живое.
Спасибо Вам, что столь развернуто комментируете мои более чем скромные мысли и заметки.
УдалитьЧестно говоря, собственная заметка мне представляется в какой-то степени спекуляцией, ибо в нарочито непонятных и тёмных стихах Мандельштама можно, при желании, увидеть все что угодно. Она была написана за вечер, и через неделю отредактирована и помещена на сайт, пожалуй, еще через неделю я бы вообще не стал ее публиковать.
При написании этой заметки я определенно не учел раннюю лирику Б.Пастернака (стихотворения "Ландыши", "Плачущий сад") и, конечно, "Шиповник в апреле" И.Бродского, в котором автор взирает на мир глазами шиповника. По сравнению с упомянутыми стихами мандельштамовские пейзажи уже не выглядят так необычно, просто образы ее выпуклые, зримые и лишены любой красивости (а что в поздней лирики Мандельштама ее не лишено. Например, вместо того, чтобы сказать "сердце" в поздних стихах он говорит "аорта") К тому же, в 30-х Мандельштам увлекался биологией, это тоже отпечаток наложило.
А тонкую грань между бытием и небытием, которая ощущается в поздних стихах Мандельштама, я не показал, не высветил. А это намного важнее. Эта грань и есть отправная точка всей поздней поэзии Мандельштама.
Спасибо за отзыв.
Максим, учитель, в силу требований профессии, часто имеет дело со специальной литературой, поэтому свежий взгляд на давно известные строки, безусловно, вызывает интерес. Ваше прочтение поэзии индивидуально, что, видимо, связано и с особым складом души, и с творческим восприятием жизни, и с Вашей потребностью самому говорить стихами.
ОтветитьУдалитьПоэзия часто, как мне кажется, воспринимается нами одномоментно. Ведь вызывает душевный отклик именно то, что сейчас созвучно нашему настроению, поэтому в разные минуты жизни нам открываются новые грани авторского замысла. Интерпретация смысла тех или строк, художественных образов зависит от глубины нашего проникновения в них. И, безусловно, сопоставительный анализ подходов разных поэтов и к изображению схожих явлений обогащает наше восприятие мира людей и природы.
А «грань между бытием и небытием» очерчивает границы человеческой жизни, наверное, поэтому мы так стремимся наполнить этот отрезок красотой мыслей и чувств. И поэтому, я думаю, так важно нам порою бывает не только читать о прекрасном, не только любоваться картинами внешнего мира, но и почувствовать саму жизнь, себя - живым, растирая в ладонях клейкую или уже сухую и ломкую листву.